Отважное сердце - Страница 13

Вот уж он, герцог, на вороном коне мчится наперерез Ярославичу. Тоже в панцире весь. Только решётка на лице откинута, усы, как рога, в стороны топорщатся… Нет-нет да и осадит коня, да и зычно этак крикнет по-своему, по-латынски, воинам своим… И те заорут ему вослед… Опамятовались: бьются крепко.

Но, однако, одолеваем мы их, ломим. Грудим их к воде, к воде! Нам Ярославича нашего отовсюду видать: островерхий шлем его золочёный сверкает на солнце, кольчуга, красный плащ на ветру реет; меч, как молния, блистает, разит! Вот видим: привстал наш богатырь на стременах, поднял обема руками меч свой, опустил — и валится шведский рыцарь под конское копыто! А Ярославич наш уж на другого всадника наринул, глядишь — и этому смерть!… Бьётся, сечёт мечом нещадно. Конём топчет. Но всю как есть битву своим орлиным оком облетает. Видит всё. И знаем: каждого из нас видит. Злой смертью погибнуть не даст: видит, кому уж тесно станет от врагов, одолевают — туда и бросит помощь. Правит боем! А голос у него, знаешь сам, как серебряная труба боевая. Ведь стоит кругом стон, гул; щиты — в щепки, шлемы — вдребезги; обе рати орут; раненых коней ржанье; трубы трубят, бубны бьют… а князь наш кинет свой клич боевой — и мы его везде слышим! Мимо нас, новгородцев, промчится и во весь свой голос: «За господина Великий Новгород! За отечество!» И мы ему отзовёмся. И того пуще ломим!…

На кораблях у шведов, на ладьях, на лодках невесть что началось! Заторопились, паруса поднимают. А ветра нету: не море ведь! Вздуется пузом парус, да тут же и опадёт, заполощет… Крику, шуму, ругани! А толку нет никакого: отплыть не могут. Шестами в дно стали упираться, вёслами гребут — ни с места! Лодки перегрузили, те опрокинулись. Тонет народ, барахтается в Неве. А в панцире много ли поплаваешь?

А наш народ знаешь ведь какой: ему, когда распалится в битве, что огонь, что вода! Миша был такой, тоже новгородец… Ну, этот из боярских детей: с ним дружина своя пришла. И богатырь был, богатырь! Нынче уж такого редко встретишь… Так вот этот Миша с дружиной прямо в Неву кинулся, где бродом по грудь, а где вплавь, и давай топором корабли и ладьи рубить. Три корабля утопил. Сильно похвалил его Александр Ярославич!

Дальше вскользь вспомянул Гаврило Олексич, как увидал он: волокут под руки шведского королевича по сходням на корабль — и ринулся на коне вслед за ним. Но опоздал: шведы успели втащить королевича. А когда Олексич въезжал на сходни, враги столкнули сходни в воду. Упал вместе с конём и Олексич.

Однако Олексич выплыл и вновь кинулся в битву…

— Э-эх! — воскликнул тут с горечью сожаления рассказчик. — Ну, за малым я не настиг его! Ну да ведь с разгону-то не вдруг проломишься, хотя бы и на коне. Уж больно густо их, шведов, было вокруг него. Люди ведь с оружием — не шелуха, не мякина! — добавил он как бы в оправдание.

Рассказал он Гриньке и о том, как юный воин Савва, сокрушая шведов своим тяжёлым мечом, пробился к самому шатру герцога Биргера, уничтожил охрану, а затем ловкими ударами топора подрубил позолоченный столб, на котором держался шатёр. Шатёр с шумом рухнул на глазах всего войска. И это послужило знаком к повальному бегству шведов.

Рассказал он и о гибели юноши — Ратмира.

— Дяденька Гаврило! А ты видел, как его зарубили? — спросил Настасьин.

Олексич тяжело вздохнул. Понурился. Сурово смахнул слезу.

— Видал, — ответил он сумрачно. — Сильно он шёл среди врагов. Бежали они перед ним! А только нога у него поскользнулась — упал. Тут они его и прикончили… Да! — добавил он, гордо вскидывая голову. — Хоть совсем ещё мальчишечка был — годков семнадцати, не боле, — а воистину витязь! Любил его Ярославич. Плакал над ним!

Так закончил свой рассказ о гибели Ратмира Гаврило Олексич. И вновь погрузился в думу, как бы созерцая давно минувшую битву.

— Как сейчас вижу, — продолжал он, — отшумело побоище… и вот подымается на стременах Александр Ярославич наш, снял перед войском шлем свой и этак, с головой непокрытой возгласил во все стороны, ко всем бойцам. «Спасибо вам, русские витязи! — кликнул. — Спасибо вам! Доблестными явили себя все: и новгородцы, и владимирцы, и суздальцы, и дружинник, и ополченец!… Слава вам! — говорит. — Постояли за господина Великий Новгород! Постояли и за всю русскую землю!… Слава и вечная память тем, кто жизнь свою сложил в этой сече за отечество! Из века в век не забудет их народ русский!…» Вот как он сказал, Ярославич… Да, убеждённо заключил Гаврило Олексич, — заслужил он своё прозвание от народа — Невской!

Произнеся эти слова, Гаврило Олексич вдруг сурово свёл брови. На лице его изобразилась душевная борьба. Казалось, он раздумывает, можно ли перед мальчишкой, перед отроком, сказать то, о чём он сейчас подумал… Наконец он решился.

— Да! — сказал он жёстко и горестно. — Невской зовём. Всех врагов победитель! Мы же за ним и в огонь и в воду пошли бы… Так пошто же он перед татарами голову клонит?

Эти слова Олексича долго были для Гриньки словно заноза в сердце.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ночной ужин воинов в самом разгаре. Лесной костёр гудит и ревёт. Спать никому не хочется. Затевают борьбу. Тянутся на палке. Хохот. Шутки. Смотришь, поодаль, в степенном кружке, какой-то бородач говорит сказку…

Вот поднимается с земли молодой, могучий дружинник. Потягивается после сытного ужина и говорит:

— Эх, мёду бы крепкого, стоялого ковшик мне поднести!

В ответ ему слышатся шутливые возгласы.

— А эвон в ручеёчке мёд для тебя журчит! Медведь тебе поднесёт: он здесь хозяин, в этакой глухомани! — слышится чей-то совет.